Жозеф Рони-старший - Красный вал [Красный прибой]
По воскресеньям он водил своего брата Марселя, Густава Мельера, Эмиля Пурайля, Альфреда Касселя завтракать в Клермонский или Верьерский лес. Они усаживались где-нибудь под откосом. Густав вынимал из мешка ломтики мяса, хлеб, фрукты, белое вино. Эмиль разворачивал швейцарский сыр, копченое сало, фиги, крепкое вино из выжимок; у Армана и Марселя были яйца, яблочный пирог, булка, невшательский сыр. Кассель распаковывал ржаной хлеб, телятину, ветчину, бутылку фронсака, клеенчатую скатерть. Они воображали себя цыганами, команчами, разведчиками или гражданами нового общества. Разнообразие кушаний поддерживало их иллюзии и довершало возбуждение.
Фразы скакали в мозгу Армана, он превозносил красоту людей и их доброту, царство промышленности и победу земли.
Небольшие пространства будут приносить обильные урожаи, с избытком удовлетворяющие потребности людей; природа сохранит свои леса, степи, саванны и кустарники, она создаст новые изумительные формы, станет понятным язык животных и зверей, которые научатся уважать человека и его достояние. И среди них не будет врагов мирному властителю мира — человеку. Люди будут жить совершенно одинаково и на суше, и на море. Бесчисленные аэропланы будут носиться в облаках, в то время как подводные лодки будут без усилий опускаться на самое дно океана: фауна моря будет изучена так же хорошо, как животные наших пастбищ и скотных дворов.
Эти пророчества очаровывали слушателей, по-разному проявлявших свой восторг. Маленький Мельер вздыхал, полуоткрыв рот. Его восприимчивая душа наслаждалась этими мечтами. Он умильно смешивал проповеди Армана со снегирем с красной шейкой, с зелеными побегами ракитника и березы, с перламутровыми волнами бука, бегом жужелицы, неистовой работой муравья и угрюмым полетом комара; Марсель вперял в брата свои блестящие глаза, всегда немного насмешливые, обращая только внимание на возможность вести бродяжническую жизнь, жизнь планетного бродяги, Эмиль вытягивал свои павианьи лапы и зубоскалил. На него то нападало внезапно неистовство, и он издавал собачий лай, то он прерывал оратора какой-нибудь совсем неподходящей фразой.
Кассель сидел неподвижно, сжав губы и широко открыв огромные, точно стеклянные глаза. Он воспринимал идеи, медленно, но прочно укладывая их в своем мозгу. Его вера была холодна, но глубока. Его скулы слабо краснели, когда речь шла о милитаризме: он был призван и должен был уехать в октябре. Эта необходимость представлялась ему чем-то загадочным, вредным, чудовищным.
Он не мог постигнуть, каким образом какие-то далекие люди обладают властью призвать его и бросить в толпу, словно быка, барана или козу. И это не только потому, что он отрицал патриотизм. Даже будучи патриотом, он не представлял себе, чтобы Кассель должен был повиноваться людям, которых он не знает. Это чувство, заложенное у многих, у него принимало болезненный характер. Он еще понял бы если бы ему пришлось служить в войсках вместе с дядями, братьями, двоюродными братьями, друзьями, соседями; но мысль, что кучка неизвестных будет давать ему приказания, что ему придется спать с другими неизвестными, приводила его в ярость.
Его мания росла по мере приближения рокового срока. Таким образом, когда Арман предложил организовать антимилитаристскую лигу, этот молчаливый молодой человек произнес несколько грубых слов. Впрочем и все остальные чувствовали к армии ненависть, которую только разжигали письма Перрего, рассказы и брошюры. И Арман гремел под зелеными листьями:
— Одним уже своим существованием армия является войной. Дисциплина не иное что, как искусство делать из человека зверя. Она одна может заставить их сражаться. Никто не согласится добровольно подставлять себя вместе с сотней тысяч глупцов под пушечные выстрелы, ружья и митральезы. Разрушьте казармы, и война умрет!
— Разбейте сельдяные бочки, и больше не будет сельдей, — издевался Эмиль.
VIII
Таково было действие пропаганды Франсуа Ружмона. С грязных, дурно мощеных улиц она перекидывалась в кварталы, выросшие на обширных пустырях и питаемые артерией электрических трамваев. Это была почва сама по себе революционная, но сами люди были невежественны, не сплоченны между собой. Франсуа помог им ориентироваться; товарищи стекались к "Детям Рошаля", и революционер посещал дровяные склады, показывался у цинковиков, организовывал собрания, не относился с пренебрежением ни к кафе-концертам, ни к кабачкам.
О нем уже создалась легенда; она создалась в тот "вечер трупов", когда он сумел увлечь толпу. Лично он женщинам нравился гораздо больше, чем мужчинам; он привлекал даже и детей. Когда он сопровождал Гуржа, Иерихонскую Трубу, Филиппина, забывала свою сварливость; он очаровал Жоржетту Мельер; госпожа Фаландр и ее дочь принимали его очень благосклонно; мать маленького Топэна выходила на порог своего дома, чтобы взглянуть на него; Адель Боссанж казалась покоренной его бородой; Антуанетта Перрего повиновалась ему так же охотно, как и Альфонсу; вдова колодезного мастера Прежело и мать Александра осыпали его похвалами. Госпожа Бигур причесывалась особенно тщательно и поручила красильщице вывести пятна со своих корсажей. Впрочем, он не гнушался этими победами. Он не только подговаривал Жоржетту Мельер, длинную Евлалию, Матильду Фарр организовать синдикат брошюровщиц, но и для домашних хозяек ставил одну цель: борьбу против алкоголизма и за право женщин. Со своей пропагандой в квартале он соединял неустанную деятельность в мастерских бульвара Массенэ. Он сильно укрепил моральные узы, приковавшие к Конфедерации труда типографов и переплетчиков Делаборда. Альфред, красный гигант, много раз на неделе заходил к "Детям Рошаля" со своими приятелями. В период пропаганды Ружмон обычно устраивал то, что он называл предметными уроками. Они заключались в дисциплинировании, в составлении списка хозяев, уклоняющихся от договора и принуждавших к тому же и других, в преследовании желтых, в оказании помощи участникам стачек, в побуждении недовольных к бунту или саботажу. Все это проделывалось, сообразно случаю и обстоятельствам.
Франсуа Ружмон поддерживал на территории своей пропаганды то брожение и то прямое воздействие, которое одновременно служит непосредственным интересам пролетариата и, в то же время, его самого подготавливает для будущего. Он не придерживался одних широкого размаха манифестаций. Он заставлял ополчаться дружески или враждебно на несиндикализированных, он подстрекал к саботажу повсюду, где хозяева проявляли излишнюю строгость или спесь. Единомышленники приходили сотнями и принимали условия Конфедерации. Промышленники, устоявшие перед открытой стачкой, смягчались перед тайными выступлениями и скрытым саботажем, и не только крупные лавки Итальянского бульвара, но и мелкие лавки Большого пустыря добивались права на синдикатскую марку. Иногда он испытывал и неудачи, но он скрывал их для того, чтобы во-время предпринять отступление.
Неудачи эти вызывались деятельностью Деланда, то поддерживавшего на местах "лисиц", то пробивавшего брешь в революционных синдикатах образованием желтых синдикатов. Влияние этой деятельности распространялось вплоть до пригородов. Оно чувствовалось на железоделательном заводе Марсана, Кребс и Комп. Этот завод высился тремя циклопическими трубами на южной стороне Аркейля. В ранние осенние и зимние вечера они выбрасывали причудливые клубы ярко-красного и топазового дыма. Они походили, в зависимости от тяги и ветра, то на первобытные сигнальные костры, зажигаемые на вершинах дикими народами, то на костер или на потухшие вулканы, то на лохмотья сумерек, бенгальские огни или пламя пожара. Сотни окон создавали иллюзию замка волшебника, затерянного в глубине ланд. Стены содрогались от движения машин, слышны были гудение топок, звон наковален, падение больших молотов, крик людей; оттуда выходили запачканные копотью существа, с жесткими бородами и крепкими руками, люди огня и металла, с выступающими узлами мускулов на сильных руках и тяжелою поступью.
Чудовище пожирало горы угля и курганы кокса; холмики мелкого каменного угля, смешанного с пеплом и нагаром, являлись отбросом его пищеварения. Дым расплывался в небе фиолетовыми реками, рыжими или цвета графита водопадами, облаками, клубами, полосами. Он образовывал завесы черного тюля, ткал паутину и клочковатые кружева. В бурную погоду он зловонным, густым туманом окутывал деревья, ослеплял фасады. Он вечно напоминал о силе, неутомимой, нездоровой и разрушительной. Кузницы питались мясом рабочего. Мятеж не переходил мрачного порога. Люди, ковавшие железо и обжигавшие себе лица у пылавших горнов, склонялись перед хозяевами, их сердца были немы, их желанья немощны.
Эти кузницы заражали Франсуа лихорадкой. Их дьявольская деятельность, их хрипение и их содрогание пробуждали в его душе глухой энтузиазм. Он их и любил, и проклинал. Выйдя из поезда, он поджидал рабочих, подсчитывал их количество, оценивал их усталость. Среди них были революционные синдикалисты, но большинство были "лисицы" или "желтые". Марсан, Кребс и Комп. требовали десятичасовой работы и платили посредственно. Однако, они соглашались на высокую оплату рабочих искусных и щедро рассчитывались за сверхурочные работы. Там в полной мере развивалась деятельность Деланда: две трети "желтых" принадлежало к его группе; он соединил их в один синдикат, цель которого допускала большую гибкость действий и приемов. Завод Марсан и Кребс был центром его войска; он рассчитывал на него для группирования и прокормления лучших элементов своих приверженцев. Пропаганда Ружмона его возбуждала. И он тоже уже давно мечтал о том, чтобы покорить этот квартал.
